МУЗЕЙ КАК МЕТОДОЛОГИЯ
Чарльз Эше — директор Музея ван Аббе (Эйндховен, Нидерланды), профессор современного искусства и кураторства в Центральном колледже искусства и дизайна им. Св. Мартина (Лондонский университет искусств) и содиректор издательства «Afterall Journal and Books». Один из основателей транс-институционального объединения европейских музеев и художественных архивов «Интернационал» (L’Internationale), в которое входит Музей ван Аббе. Читает курс по выставочным исследованиям в магистратуре Колледжа Св. Мартина, а также в Академии им. Яна ван Эйка в Маастрихте.
Несмотря на сгустившуюся над Европой атмосферу культурной ностальгии и оборонительного национализма, вряд ли когда-нибудь в будущем аудитория современного искусства станет похожа на зрителей прошлого. На самом деле, эта атмосфера является результатом напряженного переходного периода, когда мир движется за пределы своего существующего модерного (modern) прошлого. В результате не разглядеть четкой картины следующих 30—50 лет. Старое представление об аудитории искусства, которое сформировалось в рамках модерной иерархии и основано на разделении и специализации, уже не работает. Такое модерное представление не могло предвидеть всего разнообразия будущей публики искусства.
Отход от подобного мышления сегодня переживается по-разному, но его основная тенденция очевидна. Континент, в свое время взявший на себя роль главного агента истории (Европа) уже не находится в центре всеобщего внимания. Хотя стремление воспринимать Европу в качестве лишь одного из многих регионов [1] может тревожить, оно, вопреки распространенному мнению, не всегда деструктивно. Сегодня, в процессе выхода из модерности важно уменьшить напряженность в социокультурном поле. Сейчас эта задача воспринимается только на задворках культурной деятельности, но будем надеяться, что скоро она станет ключевой. Для этого модернистские идеологии должны быть пересмотрены внутри самой культурной сферы: необходимо найти новые способы взаимоотношения между художественными институциями и художниками, кураторами, критиками. Такой же пересмотр необходим и по отношению к размытому понятию аудитории. Необходимо пересмотреть существующие категории и сюжеты, которые долгое время были исключены из художественной сферы, а также переосмыслить ключевые взгляды на искусство, традиции, историю, коллекцию и музей.
Модернистский зритель был в плену у экспертных законодателей вкуса. С помощью институциональных, академических и мейнстримных медиа ими осуществлялся контроль за соблюдением границ между дисциплинами. Так воплощались властные отношения в рамках модерности. Инклюзивная политика в рамках социально-демократических публичных институций приводит к установлению иерархических отношений с не владеющей экспертным знанием публикой. Это осуществляется через создание иллюзии влияния на организации без реальных институциональных изменений. В то же время за последние 10 лет частные музеи, где экспозиции по большей части основаны на приоритетах их олигархических покровителей, пережили настоящий «бум». Вне зависимости от содержания отдельных произведений искусства или политики художника такие музеи утверждают власть культурной элиты, фактически определяющей будущие направления искусства. Они больше не следуют социально-демократической модели, ставшей результатом обсуждений одновременно идей коммунистической революции и либерализма в середине 20 века.
Сохранившиеся пережитки социально-демократической идеологии до сих пор являются частью политики большинства общественных художественных институций, например, идея о цивилизующей роли искусства. Несмотря на это, частные музеи не предпринимают никаких серьезных шагов в сторону эмансипации и не воспринимают провокационные художественные жесты как возможность политизации аудитории, как это делал, например, старый авангард. Они превращаются просто в маркетинговые техники и развлекательные бренды.
В этом смысле новые частные музеи в большей степени отражают настроения той части общества, которая не стремится к политическому или социальному улучшению, но сосредоточена на краткосрочной выгоде в рамках так называемого олигархического общества. Олигархи и их сторонники в сфере культуры, политики и экономики поддерживают эту сгущающуюся атмосферу, хотя зачастую и отстраняясь от нее публично. Тем не менее и старые, и новые художественные институции абсолютно не понимают, какими активными, думающими и осведомленными являются пользователи поколения пост-интернета. Именно поэтому вопрос о роли публики, зрителя, аудитории становится таким важным при разговоре о более оптимистичных и прогрессивных взглядах на искусство.
В этом смысле новые частные музеи в большей степени отражают настроения той части общества, которая не стремится к политическому или социальному улучшению, но сосредоточена на краткосрочной выгоде в рамках так называемого олигархического общества. Олигархи и их сторонники в сфере культуры, политики и экономики поддерживают эту сгущающуюся атмосферу, хотя зачастую и отстраняясь от нее публично. Тем не менее и старые, и новые художественные институции абсолютно не понимают, какими активными, думающими и осведомленными являются пользователи поколения пост-интернета. Именно поэтому вопрос о роли публики, зрителя, аудитории становится таким важным при разговоре о более оптимистичных и прогрессивных взглядах на искусство.
Учитывая рост числа частных музеев и преобладание эксклюзивных художественных ярмарок, кажется, что олигархическое общество будет процветать, но вряд ли у такой модели культуры есть устойчивое будущее. Это общество опирается на небольшой круг сомнительных и ненадежных действующих лиц и несправедливую и неадекватную экономическую систему. Базовое разделение между искусством, институцией и публикой, лежащее в основе этой системы, также не учитывает глубокие структурные изменения, касающиеся положения искусства в обществе. Современное искусство сегодня представляет собой не единичный прогрессистский эстетический проект, а череду конфликтных, запутанных, противоречивых практик.
В этом плане искусство является отражением окружающего его мира. Уже давно не существует жесткого разделения между ролью художника, активиста, теоретика, куратора, критика и т.д., что связано с самим процессом создания искусства сегодня. В наше время необходимо реформировать наше понимание институций и публики с учетом требований современности, понимаемой и как идеология, и как живой опыт. Вызовом олигархическому обществу может стать обращение к не-экспертной аудитории в процессе формирования новых, демократических культурных институций, которые необходимы для будущего движения в сторону эмансипации. Через коллективное осмысление, через объединение деятелей искусства и тех, кто умеет с ним обращаться, таким общественным запросам может быть придана конкретная форма. На ее основе могут быть реализованы еще не названные или даже не существующие потребности.
2050
После того как вы прочитали прелюдию, зададимся вопросом, какова будет роль «аудитории» через 35 лет? Не стоит смотреть на это пессимистично. Да, олигархи могут победить, а Европа снова обернуться против самой себя. В любом из этих случаев аудитория превратится в пассивных посетителей еще более дорогих декадентских зрелищ. К 2050-му году могут вернуться публичные казни как единственная достаточно фундаментальная форма коллективного развлечения, способная собрать людей в одном месте и отвлечь их от персональных гаджетов. Но это, как я уже отмечал, пессимистичный прогноз. Такой сценарий также маловероятен, учитывая, что олигархи обладают намного большим доступом к информации и осведомленностью, чем это принято считать. Простое существование Wikileaks или Эдварда Сноудена должно внушать нам оптимизм и надежду на обновленное демократическое будущее.
Конечно, доступ к информации — это еще не все. Ее истинный освобождающий потенциал кроется в том, как информация собирается, анализируется и передается. В этой ситуации вопрос о том, кто и как передает эту информацию, кто является рассказчиком, становится определяющим. В уже не-модерном мире нет смысла надеяться, что группа научных или политических аналитиков создаст единую теорию, новый манифест, которые бы решили все проблемы. Последние новости из современной науки и политики твердо указывают на невозможность реформирования или активации этих сфер изнутри. Кроме того, явления, которые не признаются модерностью (вера, магия, эмоции, иррациональность), в современности играют более важную роль. В следующие 35 лет то, что чувствует общество и то, во что оно верит, будет с большей вероятностью определять его будущее развитие. Уж точно в большей степени, чем то, что признают общественно полезным старые экономисты и политики. Ситуация такова, что эти бывшие лидеры мнений все меньше могут на что-то повлиять. Никто из них не в состоянии адекватно реагировать на желания и потребности населения, значительная часть которого отстраняется от власти и стремится по возможности покинуть публичную сферу из-за отсутствия возможностей внутри нее. В этих обстоятельствах, на мой взгляд, борьба за символическую ценность культуры, ее, в широком смысле, формы, правила, способы взаимодействия будет определять наши возможности при создании коллективных публичных событий. Аудитория станет так или иначе активным участником при создании подходов и концепций, основанных на общественном мнении. Совместное использование сетевых технологий сократит расстояния и позволит участвовать в дискуссиях в любой точке мира.
Люди будут объединяться не вокруг флагов или идеологий, но вокруг культурных инициатив. Таким образом, то сетевое общество, которым мы стали, превращается в коллективное общество будущего и создает условия, при которых олигархия может быть свергнута. Это коллективное общество будет запутанным и противоречивым, таким же как современное искусство сегодня. Поэтому лучшие художники смотрят в будущее через отрицание ограничений настоящего.
Формирование такой идеальной коллективности — это то, что может объединить культурную сферу и новую публику. Этот процесс потребует новых форм взаимодействия и взаимосвязей, которые хоть и сложно определить заранее, но необходимо развивать. При этом его цель очевидна: развитие эмпатии между различными людьми. Традиционно эту задачу выполняла культура: формировала эмпатию, давала возможность поставить себя на место и представить образ мыслей другого человека. В нашем запутанном мире, состоящем из конфликтов и неразрешимых противоречий, эти особенности культуры имеют гораздо большее влияние, чем в прежние времена.
Вопрос в том, как существующие культурные институции будут взаимодействовать с будущими поколениями? У них есть возможность стать площадками эмпатии, местами для осмысления сложностей, порожденных общественными изменениями, пространствами, где можно решать ненасильственные конфликты, высказывать противоположные взгляды на то, каким должно быть наше общее символическое поле.
Это, естественно, потребует нового подхода к культурному управлению, которое было бы идеологически сознательным, идеалистичным, но при этом эстетически открытым. Задачей такого управления стало бы создание возможностей для эмпатии и преодоления разногласий. Те, кого мы сегодня именуем аудиторией, станут скорее пользователями (users) искусства и будут представлять собой основной интерес художественных институций. Роль «бывшей аудитории» уже не будет сводиться к показателям посещаемости, она будет заключаться в коллективной работе по производству смыслов и генерированию мотивации для создания искусства.
Художественные повестки и программы будут определяться тем, насколько они внимательны к социальным и экономическим обстоятельствам. Чувствительные устройства по мониторингу коллективных дискуссий будут регистрировать происходящее вокруг. Музеи и другие художественные институции будут принимать в своих стенах общественные движения и создавать публичные площадки, способные предоставить материалы для разработки будущих программ.
В данных обстоятельствах, безусловно, изменится роль и ожидания художников. Именно они станут инициаторами этих процессов, обладая уникальными навыками по созданию среды, располагающей к размышлениям и участию. Художники смогут выявить симптомы времени и ответить на них своими собственными средствами. В целом солипсистская деятельность художников, одержимых самовыражением, будет менее востребована. При этом их вклад останется все равно крайне личным, так как эмпатия базируется на личном взаимообмене.
Справедливо будет отметить, что в этом подходе есть опасность инструментализации. Для противодействия этому стоит рассчитывать на упрямство художников, стремящихся провоцировать и подрывать ожидания институций. Действуя от имени пользователей, художники все еще смогут подрывать новые структуры власти, которые будут навязываться определенным людям и местам: они просто будут реагировать на это в своей обычной манере. Действительно, борьба за автономию может укрепить значимость для художников быть самими собой, а не несогласными и неподконтрольными фигурами, какими они являются сегодня. Хотя эта стратегия может позабавить олигархическое общество, а кого-то даже обогатить, но большинство успешных художников сегодня не могут использовать свою автономию для сопротивления бесперебойной работе системы.
В конечном счете, чтобы быть значимым, современное искусство должно опережать свое время как в воображаемом коллективном, так и в современном олигархическом обществе. Мы должны полагаться на художников: они способны реагировать на любые условия, сопротивляясь им либо принимая их кончину. Тогда задачей художников в этой новой ситуации станет поиск всего непризнанного, отвергнутого и непредвиденного. Так как наиболее убедительное современное искусство сегодня уже действует в условиях коллективного общества, можно предположить, что художники будущего будут ориентироваться на что-то более новое и воспринимать этот коллективный подход как нечто очевидное.
Для других участников сферы искусства, от кураторов до «бывшей аудитории», эти изменения станут вызовами. Музеям и другим институциям понадобятся существенные преобразования, например, возникнет необходимость в многоплановой осведомленности пользователей. Существующие меры в отношении общественных групп, молодежных организаций должны стать формализованными и иметь реальные полномочия, а старые вопросы вкуса и качества стоит если не отбросить, то переосмыслить. Основная миссия каждой организации должна быть пересмотрена, а критерии ее оценки — учитывать и эмпатийные коллективные отношения, и спорные взаимодействия. Художественные институции смогут стать не просто площадками, демонстрирующими развлечения на экранах, но местами контрастов и разногласий, а история искусства, социальная теория и культурные исследования — запутанными и неопределенными дисциплинами. Руководить же ими должны люди, способные проанализировать то, как искусство создает взаимодействия, способные описать и измерить их влияние. Востребованными станут новые управленческие и межличностные навыки, а категории художника, куратора, критика, хранителя и педагога будут постоянно меняться. Эти захватывающие задачи определяют новые неотложные обязанности культурной сферы, учитывая постепенное утверждение современности, которое закончится к 2050 году. Тем не менее все неудобства перемен и их неопределенный исход будут стоить того. Они дадут возможность создать поле искусства, воспринимающее мир таким, как он есть (или каким будет), позволяя ему предвидеть то, что еще только должно наступить.
Оригинальный источник текста: Museerna och besökarna 2050: en framtidsantologi från Riksutställningar, red. Karin Henriksson, Evelina Wahlqvist. Volante, 2016 (на шведском).
Источник английской версии: https://www.academia.edu/10150943/Thinking_Users_Thoughtless_Institution
Перевод: Полина Лукина
1. Идеи по пересмотру концепции европоцентризма развиваются в работах многих исследователей, например, Дипеш Чакрабарти в «Провинциализации Европы» (Chakrabarty D. Provincializing Europe: Postcolonial Thought and Historical Difference. Princeton: Princeton University Press, 2000) разрабатывает критический подход по отношению к универсальной идее «Запада», который описывается не как конкретное географическое место, а определенная идеологическая и эпистемологическая установка. Один из недавних проектов, посвященных этой теме, получил название «Бывший Запад» (Former West: Art and the Contemporary After 1989) и был посвящен переосмыслению концепции «Запада» после 1989 года. — Прим. ред.