Выход из зоны контроля

М. У.: Самая интересная история произошла, когда нам начали звонить приличные девочки-художницы и говорить, что начальница одной из галерей около Кремля хочет выяснить, кто мы такие, потому что она ровно на этом месте гуляет с собакой. Я ей потом звонил с некоторым опасением, что меня сейчас будут отчитывать, что нужно будет убраться, но она, наоборот, была в полном восторге и искала нас только для того, чтобы похвалить.

 

Т. М.: А те самые наркоманы и люди без определенного места жительства как-то вовлекались в процесс?

 

М. У.: Однажды я сделал фотоскульптуру, представлявшую собой картонные фигуры милиционеров в полный рост, которую я засунул в сугроб. Какие-то наркоманы сначала пытались взять с меня денег за фотографии работы, а потом я у них спросил: 

— Вы сами-то фотографировались?

— Да.

— Тогда вы давайте мне денег, потому что это моя работа. 

Они были очень довольны. Говорят: «Идем, смотрим — менты! А менты картонные!».

 

Т. М.: А когда вы рассказывали, что это выставка?

 

М. У.: Мы просто говорили, что мы художники, у нас фестиваль. Еще мы всегда подбирали дату для выставки, совпадавшую с федеральным праздником, чтобы мы никому не помешали. Мы старались делать 4 выставки в сезон. Помимо самой выставки у нас проходили вечеринки, концертные программы.

 

Т. М.: Вы делаете открытое мероприятие?

 

М. У.: Да, мы создаем мероприятие в фейсбуке. С этим были одно время проблемы, потому что приходили какие-то сальные деды, приставали к девушкам. У нас и набор участников был открытый. Сначала мы брали просто всех, но потом появилось условие, что надо прийти хотя бы на одну встречу. 

 

Наш проект — это все-таки фестиваль, потому что пение, канистры и шашлык тоже очень важные для зрителя элементы. Потому что смотреть на эти работы, честно говоря… Это все сделано на коленке. В этих работах кто-то проверяет новые приемы, кто-то в спешке варганит работы из желания поучаствовать.

 

В. А.: Я не соглашусь, многие работы были выполнены достаточно качественно, продуманно. 

 

М. У.: Да, некоторые уехали дальше в музей.

Dungeons&Stuff [2]

Сергей Бабкин (С. Б.): Для определения нашего проекта каждое слово кажется неуместным: проект, коллектив, инициатива. Dungeons&Stuff — это серия встреч в разных местах: дворы, каменоломни, карьеры. С 2017 года мы встречаемся в подобных местах 2-3 раза в год. Все началось со стандартной site specific выставки на даче у нашего друга. На нее пришло больше людей, чем мы ожидали, и мы решили это продолжать, но не в формате стандартных выставок, которые включают подготовку, кураторскую концепцию, а скорее в формате срочности дружеской встречи. Кто-то находил место, сообщал об этом в групповом чате, который является образующей коммуникативной формой. За несколько дней что-то организовывалось без каких-либо обсуждений, договоренностей, тематизации. После показа этой выставки друзьям мы расходимся, не оставляя следов.

 

Название нашего проекта связано с первой выставкой, которая была посвящена существованию вымышленного заброшенного объекта в подвале дачи, где происходят определенные внутренние драмы между оставленными там вещами.  

 

Ирина Горбачёва (И. Г.): Когда мы начинаем новую выставку, это всегда очень быстрый режим работы, возникает определенная администрация производства.

 

С. Б.: Повод встречи, процесс коммуникации друг с другом сами по себе являются большей частью процесса искусства.

 

М. У.: Как в ваш проект попадают или изгоняются из него?

 

С. Б.: Изгоняются только по собственному желанию, а если кто-то хочет попасть, то он может написать в чат.

 

М. У.: То есть здесь тоже нет никаких ограничений.

 

Т. М.: А перед тем, как человек напишет в чат, вы коллективно обсуждаете его кандидатуру? 

 

С. Б.: Нет, просто кто-то из участников добавляет человека, и все. 

 

Н. С.: А бывает так, что случайные люди видят вашу выставку и присоединяются?

 

С. Б.: Обычно зрители — это наши знакомые.

 

Дарья Абдуллина (Д. А.): То есть у вас художники — они же зрители, и нет никого вне этой экосистемы? 

 

С. Б.: Есть друзья, которых мы приглашаем, но тип события у нас обычно закрытый. «Посторонние» люди, случайные прохожие, с которыми иногда случается коммуникация (причем иногда неприятная), в целом остаются довольно равнодушными и принимают это событие как данность. 

 

Даниил Двинских (Д. Д.): Это сознательная позиция — делать событие закрытым, не пытаться никого приглашать?

 

С. Б.: Мне кажется, это связано с неким комфортом производства. 

 

М. У.: Вы не делаете никакого продукта по итогу выставки, например, ЗИН, каталог? 

 

С. Б.: Нет, но кто-то может что-то выложить в Инстаграм.

 

Н. С.: То есть вы полностью живете в эпоху sustainability, вы восприняли новую философию о том, что производство должно прекратиться, поэтому вы не оставляете после себя следов. Или все-таки следы остаются?

 

С. Б.: Я такого не помню.

М. У.: Демонтаж работ — это тоже часть процесса?

 

С. Б.: Мы часто проводим монтаж и демонтаж совместно с приглашенными зрителями.

 

Н. С.: Меня все-таки интересует случайный зритель. Это место, которое вы показывали, под мостом на Воробьёвых горах, — оно известное. Наверное, все-таки есть люди, которые это замечают?

 

С. Б.: Они обычно проходят мимо.

 

Н. С.: Они стесняются или не воспринимают выставку как что-то, имеющее отношение к искусству, чему-то созидательному?

 

С. Б.: Наверное, это зависит от характеристик места. Зритель — это вовлеченная фигура. 

 

М. У.: Почему, если вас 12 человек, вы не делаете это в квартире? Ведь вы не заинтересованы во взаимодействии со случайными зрителями, зачем выходить в публичное пространство, если вы не заинтересованы в публичной коммуникации? Также у вас нет тематики. Или само место выступает как тема?

 

С. Б.: Нас интересует само пространство, а также в широком смысле временные и физические условия.

 

Т. М.: Ваша первая выставка была на даче, то есть вы перешли от частных мест к публичным?

 

С. Б.: Общественность в этих местах скорее отсутствует. Это некая складка, забытое пространство. 

Д. А.: Это ваш единичный проект, или есть общий подход, когда вы делаете искусство не для зрителя?

 

С. Б.: В рамках нашей группы у нас все происходит именно в таком формате. У нас участвуют и вполне институционализировавшиеся художники, у которых проходят параллельно музейные выставки, все занимают определенное положение в художественном поле. 

 

Д. А.: У меня сложилось ощущение, что ваши работы нельзя оттуда изъять, потому что работой является все в целом.

 

С. Б.: Есть ситуация, в которой есть работы, но это не значит, что какие-то из этих работ не имеют ценности сами по себе. 

 

Д. А.: Можно ли это воспринимать как тотальную инсталляцию?

 

С. Б.: Можно и так, но тотальная инсталляция подразумевает концептуализацию того, как она существует именно в этом виде. В нашем случае идет речь именно о ценности ситуации встречи между очень разными вещами.

«Точка отсчета — Лес» («Побеги») [3]

Любовь Донкова (Л. Д.): Для нас очень важен зритель, мы всячески пытаемся включить его в контекст. По сравнению с другими ребятами, мы, конечно, очень сильно институционализированы: у нас есть экспликации, подписи художников. Мы не считаем, что это плохо. Нам важно восприятие именно зрителя и его контакт с художниками. 

 

Полина Парфёнова (П. П.): Мы довольно долго готовились к нашей второй выставке, у нас были четко распределены роли внутри команды, мы отбирали художников. 

 

Д. Д.: Это было продиктовано опытом первой выставки: мы позвали всех знакомых, и в итоге получилась дружеская посиделка, а не осмысленная выставка. С визуальной точки зрения это была каша. 

 

П. П.: Поэтому в этом году (2019) Мы сделали open call, тему, у нас были волонтеры, которые провожали до выставки, был буклет с текстами художников об их работах. Было две сцены с программами перформансов, музыкальных выступлений, лекций. 

 

Л. Д.: У нас были абсолютно разные художники: как из институций, так молодые и неизвестные.

 

Д. А.: Практически все художники делали инсталляции, это отчасти было прокурировано, так как мы везде писали, что нужны site specific проекты.

 

Л. Д.: На прошлом опыте мы заметили, что люди просто приносили картинки, абсолютно не задумываясь, куда они их приносят.  

 

Екатерина Снегирёва (Е. С.): То есть пытались имитировать галерею в лесу. 

 

Л. Д.: В прошлом году у нас была выставка под названием «Мы никогда не потеряемся в этом лесу», и из этой истории вытекает название про точку отсчета, потому что лес — это начало и конец всего. В связи с этим зоны на выставке были условно разделены на пространство, время, звук и свет, но в итоге выставка превратилась в комбинацию всего этого вместе. 

 

Е. С.: Мы разделили большую лесную зону на несколько пространств, построили мостики. Все было устроено так, что, несмотря на то, что в нескольких точках события происходили одновременно, можно было прогуляться и все посмотреть. Это дало возможность сделать очень насыщенную программу. 

Н. С.: Вы анонсировали эти события?

 

П. П.: Мы активно анонсировали в соц. сетях, вешали объявления по районам Москвы.

 

Д. А.: Пришло очень много людей, даже художники, которых мы не ждали, например, Андрей Кузькин.

 

М. У.: Конная полиция к вам не заезжала?

 

П. П.: Слава Богу, нет. Мы ничего не согласовывали, нарушали много правил.

 

Д. Д.: В какой-то момент у нас голый человек стоял вверх ногами по пояс в земле, другой перформер орал на весь лес как психованный, мы очень испугались, потому что увидели, что на холме стоят какие-то случайные люди и смотрят. Мы побежали к ним со словами: «Вы не волнуйтесь, все хорошо, это выставка!».

М. У.: Откуда вы взяли бюджет?

 

Е. С.: Краудфандинг.

 

П. П.: В основном, конечно, мы сами скинулись. Хотя мы и искали спонсоров, пытались использовать рекламу, но нас все проигнорили.

 

С. Б.: Меня удивляет, что в таком формате институциональность (краудфандинг, аренда оборудования) подразумевается как формат деятельности. Потому что я сейчас понимаю для себя, что в нашем проекте присутствует усталость от институций (я сам сотрудник институции, как и Никита).

 

П. П.: Я тоже работала в институции и довольно быстро оттуда ушла. Мне кажется, что те цели, которые мы преследовали, можно было реализовать только работая в какой-то структуре, иначе бы просто ничего не состоялось.  

 

М. У.: У вас есть какая-то иерархия? 

 

Д. А.: У нас были распределены зоны ответственности, в каждой из которых один человек принимал решения. Я отвечала за дизайн, Люба отвечала за художников, потом мы собирались и обсуждали наши локальные решения. 

 

Д. Д.: Сейчас у нас есть желание расширить этот проект, проводить его чаще. Мы чувствуем, что нащупали какое-то новое ощущение от восприятия искусства. Например, когда я прихожу на «Винзавод», мне часто становится скучно: это какая-то замкнутость на себе. А у нас задача сделать что-то романтическое, детское, но свободное от снобистских, элитарных представлений. Мы хотим развивать этот подход к искусству, в котором есть ощущение свободы и отсутствие страха, что ты можешь сказать что-то не то в рамках искусства.

 

Е. С.: Мы чувствуем, что людям это нравится, им это нужно. 

 

Амаль Авезджанова (А. А.): Вы начали этим заниматься, потому что вам было тесно в художественном поле?

 

Е. С.: Мы сами в большинстве художники, поэтому изначально решили сами выставить свои работы, позвать друзей и знакомых. 

 

Д. Д.: Нельзя сказать, что нас зовут институции, а мы такие: «Нет, fuck you!». В этом есть какой-то протест. Когда я выставлялся в институциях, мне было скучно это делать. Но я не говорю, что не буду больше выставляться в музее, потому что мне кажется, что даже внутри музея можно как-то протестовать против него и сделать его менее скучным. Но в нашем формате я ощущаю себя наиболее комфортно и как организатор, и как участник. 

 

Е. С.: Говоря с позиции художника, просто хочется, чтобы такое было. Это один из самых приятных вариантов существования.

Т. М.: Такие выставки в разных местах мы привыкли воспринимать как нечто альтернативное основному процессу. Но те, кто участвуют в подобных выставках, совмещают точки зрения: ты можешь быть институциональным художником или куратором и одновременно делать такие выставки. То есть это уже не является протестом в смысле отказа от институциональной привязки, но просто параллельной реальностью? 

 

С. Б.: У меня никогда не было протестного желания. 

 

Н. С.: Но протест есть протест в любом смысле. Если вспомнить выставки Дада и их концепцию «антиискусства», — это был протест против клишированного искусства. Это был первый пример яркого политического высказывания, и подобные выставки мы тоже можем рассматривать политически. 

 

М. У.: В этой концепции все представлено очень биполярно. Мне кажется, это происходит немного иначе. В России, наверное, ближайший пример подобных практик — это «Коллективные действия».

 

Н. С.: Почему происходит отсылка к «Коллективным действиям», к Америке 70-х? В акциях «Коллективных действий» не было зрителей: все были как участниками действия, которое чаще всего не имело никакого реального действия и смысла, так и участниками коллективного письма-комментария, который и создавал поле дополнительных смыслов. Это были 70-е. В 90-е возникло движение «зАиБи» [4], в котором люди собирались, шли в лес, устраивали перформансы, например, День неизвестного художника, фестиваль «Сто цветов». У них тоже не было зрителя: все являлись художниками, был акт коллективного творчества. Все эти группы сами создавали свою собственную мифологию. Их практики отличаются от тех, которые создавались в Европе и Америке, так как там действия проходили в галерейных пространствах, куда мог прийти зритель. 

 

М. У.: Мне кажется, это феноменологический вопрос, потому что можно считать, что искусство автономно и существует без зрителя. Другие говорят, что пока в музее это не висит — это не искусство, то есть искусство определяется контактом со зрителем и типом этого контакта. Мне кажется, что во встрече со зрителем больше искусства, чем в каждом отдельно взятом объекте искусства. И то, что люди не боятся, что мы все что-то делаем, не очень понимая, что и зачем, — из этого возникают профессиональные и непрофессиональные связи, а также выстраиваются горизонтальные отношения со зрителем. 

 

Я не планирую этим заниматься всю жизнь, но я много что понял в процессе, несмотря на то что к нам приходят 60 человек, а не 600. Чтобы сделать что-то, куда не стыдно позвать 600 человек, нужно немного понимать, как вообще что-то делать. А так ты получаешь пространство, где можешь управлять любой вещью, не оглядываясь на предыдущее поколение, на людей, знающих, как это должно быть устроено. 

 

Н. С.: Для вас эти проекты — это коллективная работа?

 

С. Б.: Для меня это момент про коммуникацию, про разорванное коллективное творчество, про то, как коллективность может автоматизировать производство в своем художественном проявлении. То есть из коллективной настройки получается некий продукт через связи, которые между нами существуют. 

 

Н. С.: То есть ваш реальный продукт — это те отношения, которые возникают. 

 

И. Г.: Да, для меня важна коллективная работа, возможно, из-за опыта участия в галерейных выставках, где есть куратор, галерейное пространство. Не то чтобы в подобных проектах было меньше дистанции по отношению к произведению, но я чувствую, что за счет отношения между участниками отчасти и создается работа. 

 

В. А.: Эта коллективность скорее распространяется на тех, кто организовывает выставку. 

 

М. У.: Мы пробуем искусственным образом создать некие вещи, вызванные раздражением по поводу того, как устроен музей сегодня. Но не нужно это воспринимать как речь против музея. Существует некая нестыковка, и для меня как потребителя музея и молодого художника не понятна ситуация, почему люди до сих считают необходимым, что все должно ровно висеть и сопровождаться табличкой, хотя это не следует ни из логики работы, ни из логики художника. Поэтому мы попробовали убрать все эти необязательные вещи, чтобы посмотреть, что останется. Что-то осталось. 

 

Для меня очень важно, чтобы люди освободились внутри, и «Выставка в кустах» — хороший тренажер для этого. Это как будто бы песочница, где можно какие-то правила вдруг пересмотреть, и никто не будет за тобой бегать. 

Т. М.: Когда мы говорим о том, что зритель не важен, не комфортен, как будто бы возникает напряжение между возможностью попадания случайного зрителя и свободой песочницы, где можно опробовать что угодно. Почему есть страх случайного зрителя? Без него, в своей комфортной обстановке ты можешь делать что-то новое и интересное, а когда к тебе попадает кто-то случайный — нет.

 

С. Б.: Мы сейчас используем слово «зритель», подразумевая того, кто приходит на выставку в музей, институцию, то есть это тот, кто по определению готов к опыту встречи с искусством, кто пришел за знанием. В нашем случае случайные зрители не приходят за знанием или особым опытом. Думаю, такие люди не могут считаться зрителями, это скорее некое curiosity для них. Поэтому этот вопрос во многом не важен. Даже событие на facebook — это не про случайного зрителя, а про того, кто делает осознанный шаг, нажимая кнопку «пойду».

 

Н. С.: Вопрос отношения к обычному зрителю уже возникает в ваших проектах. У вас, в «Точке отсчета», есть привлеченная аудитория, в случае Dungeons&Stuff этот зритель не возникает, так как происходит действие внутри сети. Это возвращает нас к изначальному вопросу глобализации музеев, когда музеи захватывают пространство и все замыкается в жесткие рамки. Возникает нечто подобное новому академизму, которому противопоставляется нечто свободное, спонтанное, в процессе чего возникает спонтанный зритель.

В. А.: Слияние музеев и захват новых территорий для меня — это прямое отражение существующей экономической ситуации и процесса монополизации. Это кризис капитализма, к которому мы движемся, и подобные организации — это безусловный протест против этой большой машины. 

 

Другой момент — такие организации либо в какой-то момент сворачиваются, когда детский романтизм и энергия убавляются, либо они растут, капитализируются и становятся такой же элитарной и закрытой системой, как, например, «Винзавод». В этот момент возникают новые коллективы, которые на коленке скидываются деньгами и начинают противостоять. Мне кажется, это логичный замкнутый круг, который встроен в принципы развития общества. Извините, но мне кажется, что ничего у нас всех в итоге не получится.

 

П. П.: В данный момент это для меня и для людей, с которыми я это делаю, важно. Есть результат, в который я верю и который меня радует. Пока это существует, я буду продолжать вне зависимости от каких-либо исследований. 

 

Л. Д.: Для меня очень важен и полезен этот семинар, потому что я переживаю то же настроение, что и Вероника, с ощущением этой цикличности и того, что у нас ничего не выйдет. Однако все равно важно понимать, что у нас есть большая возможность что-то сделать. Оказывается, что мы не одни, просто нужно размышлять все время с новыми точками зрения, и этот семинар как раз эти точки зрения дал. 

 

Д. Д.: Возможно, есть проблема того, что мы все схлопнемся и капитализируемся, но, может быть, такие профессионализированные вещи могут чему-то научить монополизированные институциональные системы, потому что у нас больше свободы маневра. 

 

А. А.: Мне кажется, у нас семинар получился не про зрителя, а про усталость от существующей системы и про три варианта исхода из этой системы. Мне близка позиция Вероники, и зритель — это не то, о чем сейчас думают в первую очередь. 

 

Анна Ассонова (А. Ас.): Мне кажется, зритель не важен для каждого из трех проектов, потому что это разговор внутри себя об искусстве, выяснение своего отношения к искусству и тому, что происходит. Это не разговор со зрителем. 

 

Н. С.: Мне кажется, это иллюзия, что зрителя нет. Всегда подразумевается некий зритель, так как зритель — это конструкция, он создается в публичной сфере. Музеи сейчас настроены на активную апроприацию публичной сферы, которая в музее активизируется через создание интерактивных инсталляций, выставок, перформансов, открытие библиотек и т.д. У меня есть подозрение, что этот уход связан с тем, что хочется уйти оттуда, где идет контроль над публичной сферой, где создается и контролируется зритель. Поэтому этот лес, это место, где у нас возникает личная коммуникация, — это место вне контроля, мастерская. То есть пространство, которое, с одной стороны, отделено от мира повседневности и создает другой контекст, а с другой — она воссоздает модель и создает связи. 

 

А. Ас.: Разве работа в мастерской подразумевает зрителя?

 

Н. С.: Всегда. Когда художник говорит, что он делает это все для себя, то он и является зрителем, или есть идеальный зритель, который подразумевается. Вы замечали, как рисуют маленькие дети? Они не смотрят, что они делают, для них важен процесс. Когда тот, кто рисует, начинает отходить и смотреть, тогда начинает вырабатываться отношение зрителя.  

 

P.S. К моменту выхода номера «Выставка в кустах» и Dungeons&Stuff объявили о завершении проектов.

1. Подробнее о проекте: https://www.facebook.com/vystavka.v.kustah

 

2. Подробнее о проекте: https://www.facebook.com/dungeonsnstuff

 

3. Подробнее о проекте: https://www.facebook.com/pobegi.les

 

4. зАиБи (за анонимное и бесплатное искусство) — художественное движение, возникшее в Москве в 90-х годах. Участники движения создавали аудио- и видео-работы, проводили акции и перформансы в городском пространстве. Подробнее: https://zaibi.ru/