КРУГЛЫЙ СТОЛ «ЦЕНТР И ПЕРИФЕРИЯ»И ПРЕЗЕНТАЦИЯ ПЕРВОГО НОМЕРА ЖУРНАЛА «МЕСТО ИСКУССТВА»
Участники:
Полина Лукина — аспирант Школы дизайна НИУ ВШЭ, участник проекта «Место искусства» (Москва)
Анна Журба — Куратор ММСИ (Москва)
Антонина Трубицына — сотрудник научного отдела музея «Гараж» (Москва)
Дмитрий Филиппов — художник, куратор, основатель галереи «Электрозавод» (Москва)
Мария Корчагина — участник проекта «Место искусства» (Москва)
Наталья Смолянская — Ph.D., ассоциированный исследователь университета Париж-8, руководитель проекта «Место искусства» (Москва)
Татьяна Миронова — аспирант Школы дизайна НИУ ВШЭ, участник проекта «Место искусства» (Москва)
Кристина Пестова — куратор резиденции ЦТИ Фабрика, участник проекта «Место искусства» (Москва)
Полина Лукина (П. Л.): Как нам говорить о центре и периферии, находясь в центре, в Москве? Рассмотрение всех этих проблем вы можете найти в первом номере журнала «Место искусства».
Первый вопрос я бы хотела адресовать Анне: говоря о концепции центра и периферии, можем ли мы сказать, что это только методологическая конструкция, или здесь определенную роль играет еще и инфраструктура?
Анна Журба (А. Ж.): Мне кажется, что в России вопрос центра и периферии носит политический характер. Говоря о России, мы подразумеваем что Москва — это центр, при этом очевидно, что Москва — это своего рода вампир, который превращает себя в центр за счет сбора большого количества ресурсов. Поэтому в России это политический вопрос, но и инфраструктура — это тоже политический вопрос. Например, я два года подряд занималась проведением портфолио-ревю для Московской биеннале молодого искусства в Тобольске. Говоря об инфраструктуре: в Тобольске нет аэропорта, город находится примерно в четырех часах езды от Тюмени, где находится ближайший аэропорт.
Это, кстати, не так далеко от Екатеринбурга, который, с точки зрения художественного процесса, трудно назвать периферией, например, последние несколько выпусков Уральской биеннале были гораздо интереснее и сильнее Московской.
Возвращаясь к портфолио-ревю, в Тобольске вопрос инфраструктуры встал очень остро. Мне понравился ваш комментарий в первом номере журнала о том, что центр и периферию нужно искать в себе. Университеты являются очень важным ресурсом в плане того, что университет дает базовую информацию о том, как пользоваться информационными ресурсами. В Тюмени, очевидно, в Академии это не делается, потому что для меня стало открытием, что молодые художники не воспринимают интернет как канал, который соединяет тебя со всем миром. Сейчас для того, чтобы общаться с другими художниками, кураторами, смотреть лекции, читать книги, кроме интернета ничего не нужно, но эти механизмы на местах никто не преподает и поэтому возникает сильное чувство замкнутости.
При этом я ездила туда 2 года подряд, и каждый год мы находили одного-двух художников, которые являются настоящими самородками, не нуждающимися в инфраструктуре, которым уже можно делать большую выставку в Москве, но при этом они существуют очень замкнуто. Это как раз вопрос политики сознания, потому что многим из них, особенно молодым, кажется, что кто-то придет из Москвы или Екатеринбурга и поможет им, поэтому не происходит самоорганизации.
Поэтому у меня были вопросы к Триеннале в Гараже, потому что художники были представлены через их связь с институциями, например, с ГЦСИ. Не произошло выхода за институциональную сетку, в которой существует ограниченное количество художников, которые все выставляются в Москве. Выход за эту инфраструктурную институциональную сетку необходим, и таких процессов, как портфолио-ревю нужно делать больше и таким образом включать художников.
Антонина Трубицина (А. Т.): Ты упомянула, что художнику можно делать выставку в Москве, но почему ему это нужно? Почему бы ему не делать ее там, на месте? Почему вообще возникает эта необходимость?
А. Ж: Исходя из моего опыта общения с художниками, я понимаю, что они сами освоили ту инфраструктуру, которая там существует, и у них есть ощущение оторванности. Это своеобразная внутренняя «самопериферизация».
Когда я говорю о Москве, я имею в виду любые города, которые являются центром: Нью-Йорк, Лондон, Москва, Париж и т.д. При этом эти центры только финансовые и институциональные. Искусство производится в других местах и потом перевозится и красиво презентуется в этих центрах.
Дмитрий Филиппов (Д. Ф.): В том, что я услышал сейчас, есть ощущение колонизации. Изначально периферийный центр, Москва, считает, что может приехать и вылечить художника, помочь ему. А художника не надо лечить, он, если хочет, сделает себе выставку где угодно. От того, что институции выходят за пределы Москвы, они немного «отравляют» местное сообщество: мышление людей начинает трансформироваться в сторону того, что к нам сейчас приедет, условно, «Гараж» и нас заметит. А те люди, которые туда ездят, думают, что они хотят сделать как лучше. Создается парадоксальная ситуация.
П. Л.: Влияет ли это как-то на практики локальный художников? Может быть, заставляет самоэкзотизироваться или, наоборот, работать в противовес институциям?
Д. Ф.: До двадцати одного года я жил на Алтае, в очень провинциальном регионе с точки зрения искусства, и все, что происходило в Москве, вызывало у меня полный восторг. Казалось, что сейчас я приеду туда, мне дадут премию в полмиллиона, я сразу же найду галерею... Когда я приехал, я понял, насколько эта ситуация не соответствует действительности. То есть центр создает свой имидж. Например, если посмотреть сейчас последний номер на сайте Артхроника, можно увидеть людей с бокалами дорогого шампанского на открытии выставок, но сейчас это выглядит как некрореализм. Эта иллюзия успешности московского искусства у меня вызывает беспокойство по поводу локальных художников, потому что они начинают испытывать эту иллюзию. Потом им приходится проводить большую внутреннюю психологическую работу, чтобы проститься с иллюзиями. Тут встает вопрос этики со стороны институции: как обещать что-то, не имея этого?
П. Л.: Коллеги представители институций, может быть, у вас есть какие-то комментарии?
А. Т.: Я очень удивлена тому, что меня пригласили в 2019 году участвовать в круглом столе, который называется «Центр и периферия». Я надеюсь, что это провокация или ирония. Мы все помним вопиющий круглый стол «Есть ли современное искусство в регионах?», прошедший в 2016 году на Винзаводе. Казалось бы, после него такого не должно быть, но опять три года спустя возникает тема «Центр и периферия». Мне кажется, неловко ставить вопрос таким образом. В вашей статье есть цитата, что сама постановка такого вопроса воспроизводит канон. При этом я опять вижу эти три вопроса: современное искусство — в центре или на периферии? Где искать центр, а где периферию? Меня интересует: почему вы до сих пор так ставите вопрос? Проблематика понятна, но мы опять воспроизводим эту дихотомию, которая действительно есть внутри нас.
Относительно упоминаемого уже много раз «Гаража»: мне было удивительно, что никак не был рассмотрен проект «Открытые системы», который предшествовал Триеннале. Он изначально был построен за рамками вопроса центра и периферии. Наша рабочая группа пыталась собрать архивы о самоорганизациях, никак не акцентируя их местоположение: из Москвы ли они, из Екатеринбурга или Нижнего Тагила. Более того, после показа проекта в Москве мы провели 7 выставок в других городах, создавая каждый раз новую выставку, поднимая архивы, работая с местным сообществом. Уже после этого кураторы Триеннале поехали в регионы.
Д. Ф.: Мы участвовали в «Открытых системах», но половина участников отказалась показывать себя в этом проекте. В итоге мы решили, что лучше что-то сказать, иначе скажут за нас. Изнутри это кажется открытым, живым процессом, который объединяет людей. Но для меня со стороны выглядело иначе: это была сессия прямых реплик участников на площадке, которая смогла их привезти. Это опять становится попыткой объединить то, что должно само объединяться. Например, я помню участников группы «Север-7»: они только сошли с поезда, выступили и уехали. Какого-то соединения сообщества я не получил. А выставка сама чем-то напоминала энтомологическую выставку бабочек.
А. Т.: Я понимаю твою критику, но она лежит в другом поле: это взаимоотношение институционального центра и живых сообществ. С географической точки зрения этот проект позиционируется как абсолютно горизонтальный. Я считаю, что большой удачей было последующее развитие проекта, когда самоорганизации нас приглашали и между собой выстраивали контакт в рамках публичной программы к этому проекту. Я тоже ощущала институциональное давление, когда проходили семинары в «Гараже», но дальше оно не транслировалось.
Мария Корчагина (М. К.): Какова оптика исследования? Не просто же собрать архив и показать самоорганизации на выставке?
А. Т.: Мы поняли, что живой процесс самоорганизации никак не архивируется. Инициатором этого проекта был именно архив, потому что мы поняли: у нас есть информация по 80-ым и 90-ым, но с 2000-х годов у нас практически ничего нет в архиве. Существует огромное количество неструктурированного материала, собирание которого требует много сил. Институции сами занимаются созданием своих архивов, а самоорганизации часто не думают об этом.
М. К.: Самоорганизации, которые были в 80-е и 90-е, тоже фрагментировано изучены и оптики в этих исследованиях тоже нет.
А. Т.: В архиве есть информация про эти все движения.
Д. Ф: Когда создавалась карта русского искусства, кто решал, что одна фамилия будет написана большими буквами, а другая поменьше?
А. Т.: Это решали социологи. Выстраивание карты зависело от количества упоминаний в прессе.
Наталья Смолянская (Н. С.): Оптику решают не социологи — это и есть основной вопрос. Мы сегодня начали говорить про критическую географию, и оптика — это вопрос критической географии. Меня больше всего поразило, что вы удивились, что вы вроде бы уже сделали исследование, но, оказывается, вопрос центра и периферии еще возникает. Мне это напомнило, как мы с Наташей Приходько разговаривали с известными кураторами, которые занимаются концептуализмом. Наташа сказала: «Я делаю исследование по концептуализму», на что они ответили: «Зачем? Мы же уже сделали выставку, мы все сказали». Это очень характерное отношение в нашей системе: «мы уже сделали выставку, мы имеем свой взгляд, да, у нас были недостатки, но пойдемте дальше говорить о других вопросах». Но дальше ничего нет. У нас не выстраивается оптика критической географии.
А. Т.: Нет, моя претензия к «центру и периферии» была в связи с названием.
Н. С.: Я это поняла, но вопрос именно о названии: как можно сейчас говорить про центр и периферию, ведь уже все сказано!
А. Т.: Не то что все сказано, а не актуально!
Н. С.: Это то же самое!
Татьяна Миронова: Для меня вопрос «центр-периферия» — это вопрос власти. Даже исследование, архивация, присвоение документов — это власть. Когда у тебя есть архив, ты присваиваешь историю, создаешь какое-то новое повествование. Эти региональные инициативы существуют где-то там, а архив концентрируется здесь, в одном месте. Для меня это не столько географическое измерение (регионы и центр), сколько вопрос того, как распределяется власть.
И второе: на семинарах мы пришли к тому, что эта оппозиция «центр-периферия» лежит в разных плоскостях и в какой-то момент перестала быть оппозицией. Мы рассуждали о центре как центре производства, трансляции смыслов в искусстве — это то место, которое эти смыслы аккумулирует. С другой стороны, периферия оказалась скорее внутренним самоощущением. Эти два понятия для меня не совсем стыкуются в оппозицию. Это все сложнее и интереснее.
А. Ж.: Мне кажется, что вопрос власти очень важен. «Центр-периферия» тогда станет не актуальным понятием, когда, например в академиях в нашей стране не будут запрещать делать фотографии, видеоарт, потому что это не искусство. Когда история искусства не будет заканчиваться Поллоком. Когда будет какой-то общий стандарт для всех, тогда мы сможем говорить, что художник может сделать выставку там, где он хочет сам.
А. Т.: Я не говорю о том, что не существует центра и периферии. Меня интересует, почему рассуждение выстраивается на этой связке, а не какой-то другой.